Писатель провел первую лекцию в Петербурге после выхода из комы
Накануне писатель, публицист и литературный критик Дмитрий Быков прочитал в Петербурге лекцию. В «Лендоке», где она проходила, собралось так много людей, что некоторым пришлось слушать стоя. В их числе был и корреспондент «ПД», который приводит самые яркие высказывания публициста.
КТО УГОДНО, ТОЛЬКО НЕ ПИСАТЕЛЬ
Я привык к бесконечным «но». Какие-то очень высокие профессионалы постоянно говорят: «Быков, может, неплохой фельетонист, но… Быков, может, неплохой филолог, но…» Кто угодно, только не писатель. А в последнее время, после всем известного случая, как-то наоборот все стало. Все меня любят, слушают, но недавно прочитал переписку двух девушек в «Фейсбуке» – они обсуждали, идти на мою лекцию или нет. В обсуждение вмешался один филолог, который написал: «Быков говорит часто чепуху, но с таким напором, что это становится приемлемо». Я хочу напомнить всем надпись в музее Прадо: «Бережно относитесь к тому, чего вы не понимаете, это может оказаться произведением искусства».
БЕССМЕРТНАЯ ЭКСПОРТНАЯ СТАТЬЯ
Стоит ли читать русскую классику? Первая мысль, которая напрашивается, – нет, вовсе не обязательно. Не стоит, чтобы не воспроизводить русский цикл и русские грабли. Но потом мне вспомнился замечательный титр из фильма Сергея Соловьева «Черная роза – эмблема печали. Красная роза – эмблема любви», там написано: «Зритель, а дома что хорошего? Сиди и смотри». Если задуматься, в России вроде особо и нечего делать, кроме как читать классику. Просто потому, что это довольно-таки уникальное явление природы и культуры: такая страна, где кроме литературной классики, в общем, ничего и нет.
Есть, конечно, причудливые, удивительные зигзаги и круги национальной истории. Есть еще очень интересный, абсолютный, уникальный русский характер. Россия на самом деле очень веселая страна, очень интересная. Страна, где посредственный филолог, как я, может собрать очень непосредственный зал. Но целью всего этого бесконечного своеобразия является литература – единственная по-настоящему бессмертная экспортная статья.
ТО, ЧТО ДЕЛАЕТСЯ ДУШОЙ
Один из моих любимых анекдотов: японца, который побывал в России и вернулся обратно на родину, спрашивают, что ему в России больше всего понравилось. Японец отвечает: «Дети, потому что все, что русские делают руками, получается чудовищно».
Русская литература – это то, что делается не руками, а душой. Смысл существования нации и страны – литература. Наша страна литературоцентрична, ей важен лозунг, не само действие, а то, как оно названо и описано. В этом смысле холодильник всегда будет проигрывать телевизору. И это прекрасно. И это духовно. Потому что наш человек живет духом, а не маленькими гедонистическими радостями.
В великой прозе и поиске духовности – наш смысл существования. Бог придумал эту страну, чтобы читать хорошую литературу. Все остальные продукты нашей жизнедеятельности не более интересны, чем обычные драмы обывателя. Маленький человек Акакий Акакиевич жил для того, чтобы Гоголь написал «Шинель», никакого больше смысла в его жизни нет.
ЗЕРКАЛО РУССКОЙ ИСТОРИИ
Главным зеркалом русской истории является метасюжет – это такое явление, когда несколько совершенно разных авторов неосознанно пишут об одном и том же. Если бы Набокову, Шолохову и Пастернаку сказали, что «Лолита», «Тихий Дон» и «Доктор Живаго» написаны на один метасюжет, они бы, я думаю, с разным – кто-то с эмигрантским, кто-то с казачьим снобизмом – отвесили бы оплеуху таким критикам.
В русской литературе прошлых веков есть три главных сюжетных узла. Во-первых, все русские романы того времени, определяющие мейнстрим, начинаются в салоне и заканчиваются на каторге или на войне. Россия – это чаша Петри, придуманная Богом с целью культивирования в ней великой прозы. Вот великая проза получается из того, что все интриги, начинающиеся в салоне, заканчиваются на каторге или на войне. Самый лучший и показательный пример – это, конечно, «Война и мир».
ЕВГЕНИЙ ОНЕГИН ПРОСТО ОБЪЕЛСЯ ПУДИНГА
Второй узловой сюжет русской литературы – это дуэль лишнего человека со сверхчеловеком. Это исчерпывающе показано в одном произведении – «Евгений Онегин». Но показано так изощренно: изначально Онегин объявляется сверхчеловеком просто потому, что ему якобы все надоело, а всем остальным – еще нет. Но Онегин – не сверхчеловек. Ведь, если вы объелись пудинга, это не более чем проблема вашего пищеварения, совершенно независимая от ваших теоретических представлений о пудинге.
Онегин объелся, пресытился, но никакого душевного переворота у него не произошло. Он на самом деле лишний человек, а сверхчеловек – Ленский, потенциально гениальный поэт, герой, которому Пушкин отдал свою молодость, свои романтические мечты. Это очень принципиальный узел: он приводит общество к разделению на две фракции – одна быстро развивается, другая медленно деградирует. Это портрет России: быстро развивающийся сверхчеловек Ленский и медленно деградирующий Онегин. Знаете, я часто наблюдаю это в школьных классах, где по три Ленских и по тридцать три Онегиных.
ХРИСТОС ПРИХОДИТ К ПАДШИМ
Третий сюжет в русской литературе – мезальянс или адюльтер. Удивительная штука: наша литература избегает счастливых отношений и главной любовной завязкой в любом великом русском романе является адюльтер. Адюльтер – это образ революции. Бегство с любовником в нашей литературе всегда приводит к гибели, потому что любовник – это такой мечтательный образ будущего, но он не может дать ничего взамен надоевшей, условной, ужасной стабильности. Бегство Анны Карениной приводит ее к железной дороге, это сквозной сюжет вообще России в целом. Любое бегство – попытка революции – приводит к еще более безнадежной зависимости, от которой спасет только самоубийство. Этот образ святой блудницы слишком важен для русской литературы, потому что наши классики уловили в Библии очень интересную мысль: Христос пришел к падшим. У Достоевского блудница и убийца вместе читают о воскрешении Лазаря. Набоков назвал эту сцену самой дурновкусной. Вообще эта идея стоит особняком в русской литературе – чтобы стать свободным, надо сначала пасть, согрешить, лишиться души. Именно так можно стать сверхчеловеком. Я думаю, что Ницше сошел с ума, прочитав Достоевского.
У Достоевского нельзя отнять одного: может, он был аморальным, может – даже опасным, протофашистским, но писателем он был чертовски хорошим. Скажу, резюмируя: другого способа рефлексии у России нет, она познает себя через художественный текст.
Источник: